Изо всех сил откашлявшись, я сплюнул на корни ближайшего дуба сгусток черной сажи. Здешние жители слишком мертвые, чтобы обижаться. Думаю, если бы я съел парочку угольных брикетов и запил их бокалом тормозной жидкости, вкус у меня во рту был бы именно таким, как сейчас. Орсон пробыл в горящем доме меньше, чем его неугомонный хозяин, и поэтому очухался гораздо быстрее. Я еще отхаркивал сажу и отплевывался, а он уже бегал взадвперед среди ближайших надгробий, старательно обнюхивая следы обитающих на деревьях хвостатых грызунов. А иногда, без остатка поглощенный восхитительными беличьими экскрементами, пропускал мои слова мимо ушей.
Что, черт побери, произошло в том доме? Почему они просто не перерезали мне глотку и не сожгли заодно с хозяйкой? Орсон потряс головой, давая понять, что у него нет ответов на эти вопросы. Он, так же как я, пребывал в растерянности и не знал, почему мне всетаки не перерезали глотку. Их было несколько минимум двое, а то и трое.
При желании они легко справились бы со мной. Настоящие убийцы, которые вырывают у людей глаза просто так, для развлечения. Орсон склонил голову набок, обдумывая мои слова. А что это за восхитительный запах? Может, здесь белка пописала? Вряд ли они подожгли дом только для того, чтобы убить меня. На самом деле им наплевать, жив я или нет.
В противном случае они бы предприняли более решительные действия. Только в этом, и больше ни в чем. Господи, она была такой чудесной, такой доброй женщиной! Она не заслужила такой смерти. Она вообще не заслуживала смерти. Орсон на секунду прекратил обнюхивать следы. Тут уже ничем не помочь. Так устроен мир, так устроена жизнь человека.
Тебе станет гораздо легче, вот увидишь. В моем горле поднялся комок. Это было не горе, а нечто гораздо более прозаическое.
Закашлявшись с одержимостью туберкулезника, я согнулся пополам и посеял между корнями деревьев отвратительную черную устрицу. Лицо мое было липким, и я обтер его потной ладонью. На жиденькой траве могил и полированной поверхности надгробий, похожие на кладбищенских эльфов, плясали лунные тени листьев, шевелящихся на слабом ветру. Даже при таком скудном освещении я увидел, что ладонь, которой я провел по лицу, измазана сажей. От меня, должно быть, воняет до небес. Орсон немедленно утратил интерес к беличьим следам, подбежал ко мне и принялся усердно обнюхивать мои туфли, ноги, грудь. Засунул морду даже под мою куртку, а под конец уткнулся носом мне в подмышку.